Зацепило?
Поделись!

Направо, налево, кругом...

Штампы политического мышления и реальность ХХI века.

опубликовано 24/12/2008 в 14:56
Флюгер. Инсталляция Сергея Яралова


Мы пользуемся этими словами, почти не задумываясь. Правый, левый, центрист, либерал, красный, белый, коричневый. Наконец, красно-коричневая (просится - «чума») волна или лево-правый синтез, что на поверхностный взгляд абсурд. Меж тем сами понятия «левизны» и «правизны», возникшие исторически, очень легко навязывают себя языку. Их никак не удалось выгнать, хотя за прошедшее столетие собралось десятка два более удачных и информативных терминов. К тому же они не только меняют свое значение в зависимости от происходящих событий и идейного контекста, но и волокут за собой воз прежних смыслов, которые, наплывая друг на друга; создают путаницу не в одном лишь языке, но и в политике.

Ярлыки «левый» и «правый» утвердились в эпоху Французской революции, когда в Национальном собрании, а потом в Конвенте, радикальные депутаты усаживались слева, а консервативные - справа. В ХIХ веке, ставшим «золотым» для общеевропейского масонского проекта, с «левым» и «правым» всем и всё было более или менее ясно. «Правое» - власть, подавление, иерархичность, эксплуатация, сегрегация. «Левое» - освобождение, преображение, расширение сферы личной и общественной свободы, стирание перегородок и забвение предрассудков. «У всякого порядочного человека сердце бьется на левой стороне», - говорил один из кумиров эпохи, немецкий поэт Генрих Гейне.

Справедливости ради надо вспомнить, что уже и тогда звучали голоса людей, не подчинившиеся этому господствовавшему прекраснодушию. Жозеф де Местр, Федор Достоевский, Константин Победоносцев, Николай Лесков, Константин Леонтьев, Лев Тихомиров... десятки других мыслителей и в России, и в Европе увидели и внятно описали горькие плоды и разверзающиеся бездны «освободительного движения». Но общество не имело желания прислушаться к подобным голосам. Все казалось слишком ясно. Власть - затхлое зло, революция - надежда и обновление. Жозеф де Местр - певец смертной казни и апологет кнута, Достоевский - реакционер, Леонтьев - обскурантист, Тихомиров - предатель. «Победоносцев над Россией простер совиные крыла...».

Первое смещение: между 1917 и 1956 годом

Победа большевиков в России переменила картинку. Крайние революционеры впервые надолго пришли к власти и показали, что они меньше всего на свете намерены отстаивать права и свободы личности. Уже в первые месяцы ими был развязан террор, который их врагам и не снился. Методы подавления настолько превосходили воображение современников, что в их реальность просто не верили. Иван Шмелев еще в 20-е годы издал «Солнце мертвых», - в книгу мало кто заглянул. На Западе долгое время считалось, что все это клевета, что левые никак не способны действовать подобным образом. Террор и подавление, тюрьма и пытка ассоциировались с правой, и только с ультра-правой политикой. Теперь же все вставало с ног на голову.

Поэтому сорок лет спустя доклад Хрущева на ХХ съезде произвел разящее впечатление на левых интеллектуалов Запада. Не то, чтоб им были в новинку приведенные советским генсеком сведения. Просто, в своей одержимости левым проектом, они могли позволить себе закрывать на них глаза. А тут такой конфуз...

...О кризисе понятий «правизны» и «левизны» убедительно писал русский философ С.Л.Франк еще в 1931 году. «Теперь в русской эмиграции (и отчасти и в самой России) «правое» и «левое» просто переменились местами: «левое» стало синонимом произвола, деспотизма, унижения человека, «правое» — символом стремления к достойному человеческому существованию; словом, правое стало добром, левое — злом. Но это только отчасти».

С точки зрения Франка, сами понятия безнадежно устарели. И спрашивать жителя ХХ века, кому он сочувствует, правым или левым, не менее абсурдно и спекулятивно, чем спрашивать, за кого он - за гвельфов или за гибеллинов.

В итоге философ предложил новую терминологию: «белые» против «красных» и «черных». При этом под «белыми» (не путать с реальной историей и идеологией «белого движения» в России) понимаются все те, кто высшей общественной ценностью полагает отдельную человеческую жизнь, гражданские права и свободы. На правом фланге «белые», отстаивающие традиции повседневной жизни, противостоят «черным», выдвигающим радикальный традиционалистский миф (вспомним, на дворе 1931 год, фашисты в городе...); на левом - красным, коммунистам и левым социалистам, готовым жертвовать миллионами судеб ради осуществления социальной утопии. Это разделение любопытно еще и с антропологической точки зрения. «Белые» принимают современного человека как данность, самодостаточное присутствие, с его интересами и простительными слабостями. А «красные», и «черные» видят в нем надежду, мост, энтелехию, то есть прилагают к сгустку энергии, который являет каждая отдельная жизнь, трансцендентные и жесткие требования/критерии.

Политические ориентиры после 1991 года

Распад Советского Союза и позорное крушение восточного блока подвели жирную черту под историей «классической левой», берущей начало в романтических мечтах 19 столетия. Казалось, представительская демократия и свободный рынок восторжествовали почти повсюду, - или как реальность, или как ориентир. Президент Буш-старший объявил победу в холодной войне, Фрэнсис Фукояма пошел еще дальше и провозгласил «конец истории». Смысл послания был неясен только наивному наблюдателю. Американские неоконсерваторы, оказавшиеся в тот момент у власти, заявляли всему белому свету: «Мы пришли надолго. Мы пришли навсегда». В принципе общий тон этих речей мало чем отличался от советского лозунга «учение Маркса победоносно, потому что оно верно», но в ажиотаже перемен мало кто обратил внимание на поразительное сходство....

...К началу XXI века, с наступлением глобализации, информационной эры, а с ними и пост-пост индустриального общества (или пост-пост модернизма), сложилась новая картинка распределения социальных идей и ролей. В основном течении (на мейнстриме) социального развития господствует представительская демократия, свободный рынок, идеология политических свобод и прав человека, а также либеральная концепция снятия всех трансцендентных по отношению к повседневной жизни ценностей, - с максимальной ясностью обоснованная еще в середине ХХ века в работах Карла Поппера. Здесь тоже присутствуют свои «правые» и «левые», но идеологические конструкции и лозунги используются как маски, варьируются и трансформируются, перетекая из одного в другой. «Принципы» заменяются «интересами», политика становится политтехнологией, сближаясь с техникой pr, философией рекламного бизнеса и масскультуры. То есть утвердившейся системе все равно, куда уходит развитие человечества, - в сторону «смерти человека», виртуализации, слияния человека и машины, человека и товара, человека и акта потребления. Она теряет представление об идеале и о норме, и потому толерантна и терпима к любым меньшинствам и формам перверсии, - до той поры, пока они сами не посягают на краеугольный камень «развития» - глобальную власть денег и свободу превращать деньги в деньги, повышать уровень потребления и умножать «валовой продукт».

Самая типическая и в то же время откровенная идейная доктрина, отстаивающая ценности «свободного рынка и глобализации» - неолиберализм Роберта Манделла, Маркуса Флеминга и их учеников. Все виды социальных связей неолибералы интерпретируют в рыночных терминах:. Человек -предприниматель, организующий свою жизнь как предприятие; общение между людьми - акт купли-продажи. Понятно, что в рамках такой концепции нет никакой разницы между государствами, нациями и корпорациями, а экономические пожелания, типа отказа от протекционизма и требования к развивающимся экономикам ориентироваться исключительно на экспорт, воспринимаются как этические максимы.

Если «неолибералы» - это своего рода «центр», то «правыми» в рамках этой парадигмы становятся «неоконсерваторы», на политологическом сленге «неоконы», последователи и ученики философа Лео Штрауса.

Штраус положил в основание своей политической философии убеждение о коренном неравенстве людей. Он проповедовал концепцию оригинального «эзотеризма», утверждая, что каждый истинный философ в избранном кругу собственных учеников исследует совсем другие идеи, чем выносит «городу и миру». Сообразительный человек, - доказывал умный Лео, - если только он сумеет разобраться в моих книгах, станет нашим единомышленником, потому что захочет принадлежать к избранному кругу.

В соответствии с этой идеей выдвигалась и остроумная метода захвата власти: «Воспитываем несколько выпусков, все посвящённые составляют как бы секту, помогают друг другу с карьерой, делая её сами, держат в курсе учителя. [...] через несколько десятков лет "наши" без единого выстрела берут власть в самой сильной стране мира». Эта идея в Америке сработала к концу 70-х годов и обеспечила неоконам преобладающее влияние на властные институты в течение двух с половиной десятилетий...

...Сам неоконсерватизм - учение как бы с двойным дном, которое настаивает, что, обращенное к посвященным, оно проясняет свою суть и цели, а обращенное к широкой публике, разрабатывает удобные и действенные способы манипуляции массовым сознанием. Не чураются неоконы и своеобразного маккиавеллизма. Тот же Штраус проповедовал «благородную ложь», необходимую для сохранения социальной стабильности.

Понятно, что консерватизм Штрауса и его последователей не имеет ничего общего с привычным европейским консерватизмом XIX и XX века, то есть с традиционной «правой», точно так же, как «неолиберализм» далек от классических представлений о свободе и достоинствах личности. Скорее именно Штраус предлагает консервировать «либеральную систему рациональных ценностей», то есть то самое отсутствие трансцендентного авторитета в социальной практике, которое стало главным результатом политических процессов «нового времени». В этом смысле «неоконсерватор, - по остроумному замечанию Ирвинга Кристола, - это либерал, который схвачен за горло реальностью».

...На фоне неоконсерваторов и неолибералов, системные «левые» начала ХХI века, - от американских интеллектуалов круга Гора Видала до европейских социалистов, - призваны сгладить последствия «неизбежного неравенства». Редко выдвигая целостные модели, они отстаивают «социальный пакт», защищают интересы неудачников, аутсайдеров и права меньшинств. На наших глазах происходит своеобразный сплав левого, точнее леволиберального, дискурса с идеями консюмеризма (эту мысль еще в 2000 году не без успеха обосновывал Александр Иванов, директор издательства Ad margпinem). Фактически системные левые отстаивают «интересы рядовых потребителей», заполняя таким образом третью и последнюю нишу в идейно-методологическом каталоге глобального инфо-потребительского общества. В итоге рисунок взаимодействия левых, правых и центристских идей в рамках предполагаемой глобальной системы получается на редкость выверенным, симметричным. Неоконы, знающие, но скрывающие «тайный» смысл и характер самого развития, служат его провокаторами, представляют производителя. «Неолибералы» олицетворяют «точку сборки» развития как такового, имеющего самостоятельную ценность вне всякой связи с «человеком» и «человечностью». Наконец, «левые» следят, чтоб число выпадающих из круга потребления индивидуумов стремилось к нулю. Они отстаивают возможности, права и желания потребителя, тем самым уточняя «заказ», идущий от отдельного «акта» реального или гипотетического потребления к системе в целом...

...При всем при том все эти пост-модернистские идеологии - не больше, чем готовые роли, текст из суфлерской будки для актеров на политической сцене. Яркий пример тому дает ситуация в России, где все ярлыки и метки легко перепутаны, хотя бы потому, что оставаясь элементами театра, они полностью отчуждены от принятия практических решений. Наши «правые» (бывший СПС, «Правая сила» и пр.) - по существу чистые «неолибералы», наши «левые» (слава КПРФ!) - отсутствующая величина. Попробуем представить себе товарища Зюганова, с пеной на губах отстаивающего по первому каналу идею гей-карнавала в центре Москвы. Представили? - мне даже не смешно.

Альтернатива как она есть...

...События начала XXI века показали совершенно новые границу политического противостояния, которая пролегает не между правыми/левыми или белыми/красными, но между системными и альтернативными политическими и идейными течениями. Сторонников альтернативы, будь они «новыми левыми», «новыми правыми» или «радикальными экологистами», объединяет противодействие идее глобализации, стремление «обуздать развитие» и в той или иной форме заняться «деконструкцией» цивилизации, разбором ее строений и завалов. Но еще существенней, что здесь мы видим совершенно другую структуру взаимоотношений убеждений и действия. Мысль превращается в метод, метод обеспечивает жизнетворчество. Люди, противостоящие системе, призваны формулировать только от первого лица и действовать в рамках провозглашенных формулировок. Сразу же, как возникает малейший зазор между их мышлением и поступками, между идеологией и методом, они подписывают свой контракт с системой, начинают служить на общественном театре и представлять необходимый ему продукт. Альтернативное, контркультурное действие в пост-модернистском обществе тем и привлекательно, что оно неизбежно - творческий акт, шаг прочь от симулякра, - туда где дышат личность, почва и судьба.

«Новые левые»

Левому движению понадобилось несколько лет, чтобы прийти в себя после горбачевской капитуляции. Но уже к середине 90-х годов левые течения стали возрождаться. Теперь их вдохновляли не идеологические, а эстетические принципы, поднимало на борьбу убеждение «в уродстве и невыносимой бессмыслице потребительского общества».

Известные художники и активисты Александр Бренер и Барбара Шурц еще в начале 2000-х годов с предельной ясностью обосновали различие системных и антисистемных политических проектов (в письме в редакцию журнала «Логос»): «В самое последнее время (со времён знаменитой демонстрации в Сиэтле против Международного Валютного Фонда в ноябре 1999 года ) в мире вновь обнаружилась чёткая граница между левым и не-левым, а точнее, левым и неолиберальным (к неолиберальному ныне принадлежит широкий спектр идеологических сил от новейшей социал-демократии Шрёдера и Блэра до правых вроде Буханана в США и Хайдера в Австрии). В сущности именно после Сиэтла стало ясно, что водораздел между не-левыми и левыми проходит в этом пункте: либо вы принимаете планетарный капитализм и рыночную логику, либо вы их отвергаете. Либо вы соглашаетесь с глобализацией капитализма, либо вы ей сопротивляетесь. Те, кто били стёкла в витринах банков и травились слезоточивым газом на улицах Сиэтла (а потом Вашингтона, Праги, Ниццы), принадлежат, безусловно, к противникам капитализма и являются левыми активистами, а те кто небрежно и не слишком критично рассуждают о связи консюмеризма с “политически корректной” левой идеей... наверное, правильнее назвать их либералами». Далее Бренер и Шурц уточнили свою позицию: «Политика, таким образом, это не переговоры официальных представителей МВФ и World Bank, а камни, бросаемые в полицию».

...Говоря о движущих силах левого сопротивления, известный русский писатель-анархист Алексей Цветков-младший придумал яркую тавтологию, еще раз подчеркивающую спонтанный и артистический характер современного протеста:

- «Кто является участником борьбы?»

- «Тот, кто является».

«Новые правые»

....Классическая правая утопия, отталкивающаяся от принципов «нового времени» и призывающая вернуться к ценностям христианской Европы, не подвергалась такой переоценке, как ее левая «сестра». Фашизм и национал-социализм почти не затронули этот тип мировоззрения. Он спокойно пережил ХХ век, был воплощен фрагментами в социальную практику франкистской Испании (Франко удалось даже вернуть короля в Мадрид), но в основном оставался на периферии идейных споров.

Гораздо больше встревожили общественное мнение идеи «новой правой», или «консервативной революции», начавшие набирать популярность со второй половины 60-х годов. В отличие от старых консерваторов, верующих христиан и по большей части монархистов, «новые правые» обратились не к реально существовавшей, но к сконструированной традиции, корни которой можно найти в оккультизме, магии, греческой мифах, обрядах кельтского или германского язычества. При этом они настаивают на «окончательном разложении современного человечества», отказываются считать отдельную человеческую жизнь фундаментальной ценностью и призывают вернуть общественной структуре «иерархическую вертикаль».

«Лево-правый синтез»

Еще меньше, чем «новые правые», пришлись по вкусу Системе «красно-коричневые».

Термин «красно-коричневый» возник в России в идейной неразберихе начала 90-х годов и использовался по преимуществу для шельмования либералами своих политических противников (причем в равной степени доставалось и национал-большевикам, и коммунистам-зюгановцам). Но примечательно, что он же (во французском изводе rouge-brun) был моментально подхвачен в Европе, где гордо служит для самоидентификации мыслителей и активистов, пытающихся объединить «новый левый» и «новый правый» утопические проекты.

В мае 1993 года в радикальном и эстетствующем журнале Idiot International, который издавал Жан-Эдерн Аллиер, появилось воззвание одного из лидеров французских профсоюзов Жан-Поля Круза, призвавшего к восстанию «мышления против вещизма, культуры против торговли», живых народов - против глобализма. Это восстание, - по мнению Круза, - должно объединить коммунистов с ультра-националистами, и, наконец, всех тех, кто не желает становится элементом единого, непонятно, каким целям служащего, в известной степени самодостаточного и всепоглощающего механизма наращивания денежной массы...

...За прошедшие полтора десятилетия «красно-коричневый» проект только набирал силу. В его сторону эволюционировали и «новые правые» идеологи, такие, как лидер французской группы Grece Ален де Бенуа, и многие бывшие активисты коммунистических партий (напр., многие из учеников Роже Городи, еще в 80-х годах принявшего ислам). Тот же де Бенуа убежден, что в условиях информационного общества основная борьба ведется против «торгового разума и экономического интереса, а также против многочисленных влияний капитала, чье планетарное распространение представляет основную угрозу бытию». Понятно, что идентифицировать подобное высказывание как «правое» или «левое» совершенно невозможно; круг замкнулся...

...Любопытно, кстати, что сами «красно-коричневые» убеждены: именно «лево-правый» синтез лег в основу политической практики и идеологии тех современных государств, которые противостоят «новому мировому порядку». В Ливии М.Кадаффи анархические идеи (на них строилась «джаммахария») никак не противоречат опоре на традицию и религиозные нормы; в Иране принцип социальной справедливости становится базовым для мусульманского общества...

Вызов для России

...По инерции, в силу прежней мировой роли СССР, или интуитивно, предчувствуя неожиданный разворот событий, но так или иначе Россия для большинства противников мировой Системы - потенциальный союзник. Это верно для того же «нового правого» Алена де Бенуа, и для никарагуанского «левого-антиглобалиста» Даниэля Ортега. Подобное положение вещей тем более странно, что оно, в большинстве случаев, противоречит и текущей политике, и стратегическим высказываниям российских лидеров.

Однако сами по себе эти ожидания неминуемо становятся вызовом для нашего будущего. Очевидны три варианта ответа на такой вызов:
- влиться в борьбу на стороне «альтернативы»;
- использовать эту борьбу в своих интересах;
- полностью игнорировать связанные с ней перспективы и проявить «лояльность» Системе в духе Лео Штрауса.

...От выбора, который сделает Россия в ближайшие десятилетия, зависит не только ее судьба, но и дальнейшее течение мировой истории.