Зацепило?
Поделись!

Соблазн глобализма и вера во вселенскую Церковь

из цикла «Тени христианства»

опубликовано 08/10/2001 в 15:01
рисунок Анастасии Рюриковой-Саймс


1. Страхи и фобии в России конца ХХ века.

Современный русский человек испуган, он не знает, чего ждать. Воспитание собственными бедами, десятилетиями атеизма, романтизмом, декадансом и американским кино не прошло даром, бояться стало проще, чем уповать. Не трепет перед чем-то большим, не высокий страх Божий, а мелкие ужасы и бытовые кошмары заполняют повседневный быт.

В этих страхах исчезает человеческое, личность в целом, проявляются только те или иные ее свойства или инстинкты. Загнанный зверь дрожит и негодует, он готов разодрать глотку охотникам, жаль только, что не видит их, не понимает, кто они. Опасность чудится ему в каждом шорохе, он весь - предчувствие, весь - ожидание. В такие дни предсказывается все, что угодно, благо среди тысяч и тысяч пророчеств потом обнаружится десяток сбывшихся.

Развал страны, крушение устоев, кризис частной и общественной жизни, приближающиеся круглые даты, - действительность дышит фатальностью. И возникает соблазн за любым политическим событием угадывать мистический подтекст, всякую неудачу воспринимать как свидетельство предрешенности судеб мира. Разнообразие страхов предполагает разнообразие врагов. Множатся идеи заговоров, диверсий, катаклизмов и преднамеренных провокаций.

Среди мелких и крупных фобий, опасений и маний преследования эсхатологические ожидания занимают царское место. Еще бы, ведь они подтверждены всем опытом христианской цивилизации, - историософия, богословие, поэзия свидетельствуют о близящемся конце мира. "Туда, где смертей и болезней кривая ушла колея, исчезни, с позором исчезни, Россия, Россия моя", - писал на заре века Андрей Белый, и мы, годящиеся ему в правнуки, с ужасом восклицаем: "Как? Неужто действительно исчезнет? И к тому же вместе с нами..."

Однако сюжет о конце света в одной отдельно взятой стране принадлежит скорее стихии анекдота, нежели области христианской веры. Христианское же понимание Второго Пришествия в аранжировке современного массового сознания исчезает совершенно. Каждый православный за литургией читает: "Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века". С Апокалипсисом у нас должна быть связана величайшая надежда. Надежда сгинула - остался страх.

Общественное сознание перестало быть христианским, но оно перестало быть и секулярным. Оно стало оккультным или провинциально-языческим. Такой язычник ищет врага и готовит жертву, потому что он боится. Замкнутый в своей общине, он боится прежде всего трех вещей: нового, незнакомого и чужого. Он тщеславен и загнан, он чужд дерзости и в то же время на своей территории весьма опасен, он с удовольствием меняет первородство на котелок чечевичной похлебки и из всех историй Ветхого Завета предпочитает сказание о Вавилонской башне (библейскую версию происхождения многочисленных племен и их племенных культов):

"Сказали они, построим себе город и башню высотою до небес; и сделаем себе имя, прежде чем рассеемся по лицу всей земли. И сошел Господь посмотреть город и башню, которую строили сыны человеческие. И сказал Господь: вот один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать. Сойдем же и смешаем там язык их, так, чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь по всей земле" (Бытие, 11, 4-8).

Мораль ясна: грешно быть едиными перед лицом Господа. Слишком возносятся люди, когда обретают единство. Следует им ценить различия, как Божий дар...

В этой перспективе (перед последними испытаниями мир вновь окажется объединенным) зловещие мистические очертания приобретают даже самые невинные свидетельства унификации: завод "кока-колы" в Таджикистане, введение единой европейской валюты, плакатики Курта Кобейна в спальнях тинэйджеров на всех пяти континентах. Существуют и более серьезные вещи: некий компьютер, установленный в Брюсселе, который, якобы, даже поименован "зверем", штрих-код, где легко высчитывается число "666", имперские потуги Вашингтона, стремящегося распространить так называемую демократию и рыночную экономику по всему белу свету. Строится, строится новая башня и, укрепленная современными технологиями, будет она куда прочней Вавилонской. Да только под ударами гнева Божия не устоит...

Безусловно, подобная логика помогает ориентироваться, не в одной лишь политической ситуации, но и в лабиринте снов и соблазнов, сообщает некую устойчивость, деление на хорошо/плохо, свои/враги. Однако, есть смысл спросить: как она соотносится с Христом и христианством? Однозначно ли отрицаются глобальные, универсальные тенденции в христианском богословии и опыте Вселенской Церкви? Наконец, какой реальный выбор предстоит сделать Церкви в современном мире (России перед лицом Церкви), сводится ли он к простому отказу от глобализма, противостоянию глобальным тенденциям?

2. Religio et imperio. Вселенная христианства и мировая держава.

Иисус свидетельствует: "И проповедано будет сие Евангелие Царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придет конец" (Матф. 24, 14). Апостол Иоанн говорит об Иисусе: "Он есть умилостивление за грехи наши, и не только за наши, но и за грехи ВСЕГО МИРА" (1-е Иоанна, 2, 2). Мы веруем во Единую, Святую, Соборную и Апостольскую Церковь, то есть не в свою поместную Церковь (рождение поместных церквей - вопрос юридический, церковно-исторический, административный), а в Церковь Вселенскую. Церквей много, но Церковь одна.

Ко всему миру, не к эллину и не к иудею, не к господину и не к рабу, была обращена апостольская проповедь. Наша вера может быть только универсальной, кафолической, она стремится воцерковить и преодолеть национальную мифологию, местные отличия, известную часть которых относит к суевериям. Христианское учение глобально.

Вселенский характер Церкви предполагает согласованное (восточный путь) или единое (западный путь) управление Ею. Именно состояние духовных властей порождает главные опасения и страхи христианской цивилизации.

Церковь - источник спасения, но если она впадает в грех, отпадает от истинной веры, спасение невозможно. "Врата ада не одолеют Ее" (Матф., 16, 18), - говорит Господь, и на протяжении истории это изречение становилось жертвой сотен перетолкований.

В иные эпохи гностический дуализм подспудно вторгался в богословие, борьба с дьяволом занимала место любви к Богу. Призрак всемирной антииерархии, иерархии князя тьмы довлеет над историей христианского мира. Дуалистическое сознание, к которому подталкивают христианина тени гностических ересей, чуждо терпимости. И как раз в нем проявляются оборотные стороны универсализма. На войне как на войне - требования максимальны. Альтернатива исчезает, всякого инакомыслящего можно заподозрить в окончательной и полной измене.

Особенно внятно эта тревожная музыка звучит в христианской вселенной тогда, когда нарастают апокалиптические ожидания и множатся расколы. Всякая ненависть есть противолюбовь. Вспомним, какими словами Аввакум обличал Никона. Вспомним, как опальный Никон обличал своих гонителей. В этих пафосных поединках цена победы была слишком высока, чтоб сохранять сдержанность. Уход в раскол мыслился как стойкость в православии.

Но единожды решившись на разрыв, остановиться невозможно. Секты дробились, становясь пародией на Церковь. Однако каждая из них претендовала на универсальность, верность апостолам, глобальный вызов. Врата ада не одолеют нас, как одолели весь остальной мир, - утверждали пастыри раскола.

Глобализм, связь всего со всем, предполагает отсутствие выбора. Именно этим он соблазнителен и опасен. Существование различных толков и течений снижает напряжение, но в том то и состоит особенность христианской цивилизации, что каждое движение в ее пределах претендует на АБСОЛЮТНУЮ ценность и описывается оппонентами как АБСОЛЮТНО ложное.

В таком контексте рискованную альтернативу представляет собой всякая власть, любой авторитет. Она как бы требует последнего, окончательного решения, ответа "да" или "нет", цена которого неизмеримо высока.

Это тем более верно, когда речь заходит о глобальной светской власти, о царстве и антицарстве. Исторически христианство распространилось в пределах культурного мира, заданного двумя великими державами - империей Александра Македонского и империей Рима. Светский государь мыслился либо как противник Бога, либо как Его помазанник. Империя могла быть демонической, могла быть священной, но была - ОДНА. "Богу - Божие, Кесарю - кесарево", Бог на небе, царь на земле. "Когда падет Рим, падет и весь мир", - говорили на Западе в Х веке. И жители второго Рима, города Константинополя, были согласны с этим высказыванием.

...На первый взгляд история взаимоотношений Церкви и мировой светской властью в апокалиптической перспективе представляет собой своеобразный круг или спираль. Христианская проповедь началась в языческой, демонической Римской империи. Распространение веры привело к созданию христианского, "священного" государства (Рим после Константина, Византия, Священная Римская империя германской нации), которое, однако, не сумело выполнить своей миссии, установить тысячелетнее Царство Божие на земле. В конце времен, в результате греха и неверия, вновь возникнет всемирная держава, держава Антихриста. Уже будет невозможна проповедь, потому что отпадение хуже неведения, и для христианина, - как заметил Иоанн Шаховской, - пути назад не существует. Тогда приблизится суд и преображение, "царство мира соделается Царством Господа Нашего и Христа Его" (Откр., 11, 15).

Нам следует только знать, в какой точке этого движения мы находимся в настоящий момент.

Однако, как свидетельствует опыт прошедших поколений, такое знание невозможно. Его заменяют произвольные предчувствия и настроения. Тем более не существует и самого круга, символизирующего замкнутость, обреченность. Своей прямой как стрела искупительной жертвой Христос разрывает порочные кольца истории, и в христианском сознании надежда на покаяние, прощение и чудо побеждает языческую верность роковым обстоятельствам.

3. Religio et imperio на Западе и Востоке.

На Западе стремление христианства к универсальности воплотилось в претензиях папской курии на верховную светскую и духовную власть. Католические богословы извели немало чернил, чтобы доказать обоснованность такой власти, однако благодаря ее утверждению пороки и заблуждения многочисленных пап стали пороками вероучения, глобализм их претензий, наложившись на политические ошибки, породил сомнения в благодатности самой Церкви.

Борьбу за доступное им мироздание папы проиграли в два хода. Противостояние римского престола и Гогенштауфенов не позволило утвердиться Священной Римской империи. Победа над династией, всерьез претендовавшей на построение мировой христианской державы, развеяло надежды на союз Империи и Церкви в глобальном масштабе (в 19 веке эти планы пытался воскресить Владимир Соловьев). Процесс тамплиеров обнаружил всю глубину конфликта между вселенским христианским порывом (крестовые походы, освобождение Гроба Господня и т.п. романтические иллюзии) и рациональными интересами государства-нации. И папа Климент Y уступил требованиям политического момента, уступил не только власть, но де-факто и юрисдикцию, т.е. право верховного суда. Вне зависимости от того, виновны ли были тамплиеры или совершенно невинны, суд над ними стал судом над христианским глобализмом, который теперь ощущался ересью и соблазном по сравнению с добропорядочной и оседлой корневой национальной жизнью.

В итоге, как реакция на глобализм, в западном мире появились альтернативные светские государства (национальные королевства) и альтернативные (протестантские) церкви.

Любопытно, однако, что ни один король не отказывался от претензий на сакральное происхождение своей власти.

Вводя вместо рыцарских универсальных максим принцип суверенитета над определенной территорией, национальные монархи свято хранили местные предания и обычаи, вытеснявшие во взаимоотношениях между властью и народом евангельскую историю. Христос стоял в центре мира; голубь, якобы принесший из рая священное мирро для помазания новокрестившегося Хлодвига, явился символом, объединившим Французское королевство.

Таким образом на смену вселенской традиции пришла традиция национальная, гораздо более низкого порядка. Ее главные действующие лица, подобно языческим домашним божествам, были родственны и привычны, они все чаще вызывали улыбку и открыли в конце концов дорогу скептицизму.

Примерно тот же процесс, который условно можно назвать "разменом таланта", можно проследить и на материале реформационного движения. Свобода прочтения Писания вела к расколу, множество школ и сект предлагали своеобразный каталог вероучений. Пусть каждое направление и укоренилось на определенной территории ("чья власть, того и вера"), но переход из вероисповедания в вероисповедание становился менее сложен. Пусть каждый учитель и претендовал на вселенскую миссию, но от этих претензий уже рябило в глазах.

Таким образом развитие индивидуального богословия и частного мистицизма (от Кальвина - к Сведенборгу) провоцировало рациональную критику и шло рука об руку с торжеством мирской, последовательно буржуазной этики. Вместе с крушением универсальных претензий западного христианства, воздвижением, тем более признанием национальных, государственных и вероисповедальных границ, рушился западнохристианский универсум.

На Востоке, где симфония Церкви и империи стала особой формой их союза, сложилась совершенно иная ситуация. Глобальные амбиции хранило христианское государство. Однако под давлением внешних обстоятельств (потеря владений в Италии, схизма, разгром Константинополя в 1204 году, сжимающееся кольцо мусульманской осады) ощущение универсальности своей миссии достаточно быстро переродилось в ощущение уникальности ее, изоляции во враждебном мире. Такое самочувствие греки передали другим православным народам, тем более почти все они находились в сходном политическом положении - под двойным давлением западного и исламского мира. "Латинщики хуже татар", - говорил Александр Невский, и это был вопль одиночества.

Вскоре после падения Константинополя и накануне свержения ига на Руси получило хождение "Слово... о поставлении в Русской земле митрополитов". Два основных положения этого текста: "Русь - последнее православное царство" и "русское православие чище и надежнее греческого", показывают, как на Востоке требование "ВСЕЛЕНСКОГО ХРИСТИАНСТВА" оказалось вытеснено требованием "ЕДИНСТВЕННО-ПРАВИЛЬНОГО ХРИСТИАНСТВА", то есть тотальность из внешней (проповедь) стала внутренней (строительство собственного спасения). "Спасетесь сами, и рядом с вами спасутся тысячи", - говорил Серафим Саровский.

Вместе с тем существенно, что Российская держава, - как свидетельствуют многочисленные исследования самосознания русских времен первой мировой войны, - до конца оставалась империей (то есть властью, несущей саму идею власти), так и не представ национальным государством (то есть властью, созданной общим интересом), а Советский Союз явился демоническое отражением (естественным продолжением, - извольте на выбор) старой России.

4. Универсальные идеи за пределами христианской цивилизации.

Тенденции к мировому охвату, к максимальному расширению поля влияния свойственны любой власти и любой идеологии. Однако в крупнейших религиозных системах эти тенденции проявляются по-разному.

ИУДЕИ, потомки тех, кто принял Завет Бога Живого на горе Синай, отказались от Нового Завета именно потому, что он не давал шансов осуществить глобальную модель на их условиях. Народ Божий должен быть народом пастырей, пасущих иные племена, как стада овец. Христианская цивилизация отвергла универсализм иудеев, и в силу этого они оказались ее париями, маргиналами, жертвами. Трагизм еврейской религии в том, что ожидание Мессии в ней есть ожидание исполнения уже исполненного обетования. Ее адепты, объединенные исключительно отказом признать Иисуса Христа Сыном Божиим, охотятся за прошлым, пытаясь получить во владения всю землю, как Землю Обетованную.

В этом смысле сионизм и создание государства Израиль есть снятие глобальных претензий. Те же секты и направления иудаизма, которые не признают еврейской державы в Палестине как государства в ряду прочих государств, поддерживают modus vivendi иудаистического глобализма.

Ни двадцать веков трагической истории, ни ужасы холокоста не способны до конца прояснить отношений между христианской и иудейской культурами. Евреи имеют явное отношение не только к собственной, но и христианской универсальности. Апостол Павел говорит: "Не хочу оставить вас, братие, в неведении о тайне сей, - чтобы вы не мечтали о себе, - что ожесточение произошло в Израиле отчасти, до времени, пока войдет полное число язычников. И так ВЕСЬ ИЗРАИЛЬ СПАСЕТСЯ, как написано". (Рим. 11, 25-26).

Также и в рамках современной христианской культуры, наряду с постыдными юдофобскими теориями, распространены и предчувствия особой, судьбоносной роли евреев, прежде всего евреев, принявших Христа. Показательную историю в этой связи рассказал поэт и мемуарист Анатолий Найман. Во время войны 1968 года старушка из одного московского храма спросила более молодого прихожанина: "Ну как там дела у Израиля?", и, услышав в ответ, что Израиль, дескать, побеждает, удовлетворенно заметила: "И то. Ведь каждый день за него в церкви молимся".

В ИСЛАМЕ универсализм выражен более внятно и грубо, нежели в какой-либо иной мировой религии. Мусульмане всего мира составляют единую общину - умму; их святой долг - вести джихад, войну за распространение веры.

Своеобразный вариант глобализма дает и китайская, КОНФУЦИАНСКО-ДАОССКАЯ культура. Все пространство за пределом Поднебесной лежит во тьме невежества и просветится тогда, когда Поднебесная расширит свои границы.

ВЕДИЧЕСКИЕ РЕЛИГИИ И БУДДИЗМ не нуждаются в отдельных глобальных моделях. На подвижном колесе сансары есть место всем, неограниченный монизм адвайта-веданты и шунья-вады мадхьямики вмещает в себя без остатка все существующие формы и виды.

Однако, несмотря на внешнее сходство, между христианской и иными универсалистскими моделями существует смыслообразующая разница. Поднебесная расширяется при помощи победоносной армии, ведущей наступление на земли северных и южных варваров, мусульмане готовят джихад и ожидают, что в раю прекрасные гурии воздадут им сполна за подвиги на ниве веры, иудеи верят в Мессию, как в своеобразного deus ex machina, к тому же различные истории Ветхого Завета не позволяют надеяться, что их укрепление на земле, им, якобы, обетованной, способно пройти мирно... И только у христиан сила - в Слове, в проповеди. Христианская Церковь укрепляется и распространяется по всей ойкумене в периоды жесточайших гонений и, напротив, приходит в упадок, будучи искушаема властью и могуществом.

5. Глобальные проекты и Европа нового времени.

Геоисторическое развитие национальных государств в Европе "нового времени" шло в согласии с известным либеральным принципом: раздвинем свои границы до тех пределов, где начинаются границы соседа, способного заставить себя уважать (силой оружия). Переход от традиционного общества к современному сопровождался, к тому же, полной сменой ценностных установок. Секуляризация жизни и сознания (до некоторой степени воплощенная в Возрождении и Реформации, но окончательно осуществившаяся в 18 и в 19 столетии), переход от внеэкономического к экономическому принуждению требовали переключения внимания. Разумеется, новая социальная психология была характерна прежде всего для групп, "делающих историю" - политиков, людей науки и культуры, предпринимателей, но постепенно она въедалась в быт, способствуя созданию своеобразного облика "цивилизованного мира".

В итоге стремление к улучшению условий жизни, к некой общественной "правде" вытеснило идею верности истине, изменения стали цениться больше стабильности, судьба человека теперь рассматривалась не с точки зрения итога-посмертия (как законченный акт), а с позиций поступательной смены обстоятельств (как динамичная модель), наконец религия перестала казаться смыслообразующей вертикалью, но превратилась в свод моральных правил и эстетических достижений, открытый для пересмотра. В России одним из самых характерных проявлений этого исторического движения стала деятельность Религиозно-философских обществ, стремившихся на своих собраниях подойти к вере с точки зрения научных открытий, философских теорий, общественных нужд и насущных проблем современности.

В несколько пародийном виде умонастроение, давшее интеллектуальный фон эпохи, отразилось в массовом гегельянстве с его культом "духа времени", оправдывавшем все и вся. Таким образом переживания советских интеллигентов 20-30-х гг. явились данью отходящему веку. Прошедшая через революцию и гражданскую войну околоуниверситетская публика боялась оказаться вне знобящего ветра перемен, в котором, - по недопонятому Гегелю, - находил свое отражение измученный диалектикой Абсолют.

В итоге универсальный прогрессистский миф, утвердившийся на фундаменте христианской цивилизации, воплотился в новой мировой идее - в ИДЕЕ МОДЕРНИЗАЦИИ.

Политический глобализм в эту эпоху реализовался в двух направлениях - СИСТЕМНОМ, - как экспансия, борьба держав за лидерство в военном и экономическом отношении; и ПРОТИВОСИСТЕМНОМ, - как утопия. При этом, если социалистическая утопия дала секулярный вариант христианского универсализма, то фашистская в кривом зеркале ненависти отразила иудейскую глобальную модель (дуче/фюрер - Мессия; итальянцы/арийцы - народ Божий и т.п.).

6. Единый мир на рубеже тысячелетий.

Ни прямая экспансия, ни навязчивая утопия не сумели объединить мир. Однако границы между современными государствами кажутся все более и более призрачными из-за всемирного оборота денег и информации, информации и денег (в сущности деньги - форма информации). На первый взгляд прав американский политолог Фр.Фукуяма, утверждающий, что от глобализма защищаются только те, кто не выдержал модернизации. Дескать, нечего бояться Макдональдса и Диснейленда, если есть, что им противопоставить. Жизнеспособна только культура, которая создала ценности, пользующиеся спросом в сети internet.

Однако скорее всего процессы, которые нам приходится наблюдать, куда менее однозначны. Наряду с апокалиптическими маниями, всегда возникающими на стыке эпох, присутствует ощущение, что мы участвуем в масштабном социальном повороте, сравнимом разве что с поворотом от средневековья к новому времени.

Если в новое время внеэкономическое принуждение (сила и власть) оказалось вытеснено экономическим (капитал), то в пост-современную эпоху на смену экономическому принуждению (эксплуатирует стремление человека к материальному самообеспечению) приходит психологическое (эксплуатирует основные стереотипизированные реакции). Экономическое принуждение создавало нации и национальные государства, психологическое - создает субкультуры. Границы между территориями и языками становятся менее существенными, зато большее значение приобретают различия во вкусах, привычках, стиле одежды и т.п., люди пользуются той или иной информацией не в силу объективных причин (язык, традиции, ценности, выгода, цензура), а в силу субъективного, но достаточно устойчивого выбора.

Таким образом ойкумена осталась разделенной, однако разделенной совершенно иначе, нежели столетие тому назад. Рубежи нового времени кроили нерукотворное географическое пространство, заставы пост-современной эпохи выстроены на минных полях цивилизации. Более того, субкультуры чаще всего возникают не сами по себе, они навязаны законами потребления, жестким диктатом каталога. Это тоже власть, но она не нуждается в мечах и доспехах, ее судьбу не всегда решают деньги, порой только стиль и форма. Продюсер "Битлз" Бр.Эпстайн ничем не уступает Вильгельму Завоевателю: он создал новую державу на масштабной карте. Тем более Билл Гейтс...

Мировой оборот денег и каталог, как его наиболее выраженное проявление, представляют собой не столько способ осуществления мировой власти, даже не модель оригинальной квазиимперии, но основную religio современного мира. Каталог осуществляет связь между мнимым хаосом потребления и столь же мнимым космосом производства, вовлекает человека в социальную деятельность. Однако это неминуемо ложная religio, потому как имение на земле призрачно и никого не способно утешить. Каталог рассчитан на расщепленное сознание, на человека, живущего так, как делают покупки в магазине, - каждый предмет в свою очередь. Он рушится, теряет смысл при столкновении с любой формой целостности, со всякой тотальностью (однако всякая тотальность может быть съедена каталогом, как структурой индийских каст, - и в этом его сила).

Переход к психологическому принуждению в известной степени меняет и роль мировых религий. Они тоже включены в каталог, образуют субкультуры. Извольте-ка дзен-буддизм, или православие суперконсервативное, или оккультизм. Перечень-то глобальный, и ваш стиль определит направление вашего интереса (конечно, границы субкультур еще могут приближаться к национальным, языковым и т.п., но эти различия теряют формообразующее значение).

Как и в иные эпохи, вопрос о глобализме каталога сводится к вопросу о власти. Если каталог когда-либо станет разворачиваться из единого центра, то возникнет опасность неограниченной теократии потребления, во главе которой станут императоры-жрецы обжор (это будет антихристово царство: жизнь сведется к поглощению творения по схеме, предложенной Арк.Славоросовым в романе "Рок-н-ролл").

Однако вероятность такого развития событий не слишком велика. С одной стороны, субкультуры склонны образовывать подкаталоги, независимое происхождение которых не вызывает сомнений. С другой - остается зона, где не властно принуждение, причем в любой, даже самой утонченной форме, где не используют денег, как регулятора, где руководствуются не инстинктами и стереотипическими реакциями, а свободной волей, то есть исходят не из частных сторон индивидуальности (инстинкты, устойчивые реакции, комплексы и т.п.), а из личности в целом. Целостность освобождает от искушения манипулировать и быть манипулированным, обеспечивать комфорт через принуждение и репрессию, то есть возвращает в экзистенциальную пустоту, где одинокий человек обретает смысл и оправдание своей свободы (встречается с Богом?).

7. Русская Церковь: ситуация выбора.

Мир каталога стал следствием крушения всемирных амбиций христианской цивилизации. В этих обстоятельствах перед Церковью и церквами открываются два пути:

- ВКЛЮЧЕНИЕ В МИР КАТАЛОГА,- по существу то, что предлагает Всемирный Совет Церквей, а православное сознание шельмует экуменизмом. Любопытно, что заявления наших иерархов о том, как Русская Церковь явилась свидетельствовать в экуменическом движении истину православия, нисколько не противоречит правилам "игры в субкультуры". Реклама и самореклама - хребет каталога.

- САМОИЗОЛЯЦИЯ, - навязывание себя как единственного пространства для жизни своим преданным сторонникам, требование жесткого отказа от соблазнов потребительской цивилизации (по крайней мере в нематериальной сфере). На первый взгляд последовательно христианская позиция (особенно в апокалиптической перспективе), обеспечивающая выпадение из эпохи в вечное спасение, сужает, однако, возможности проповеди, и чревата запуском механизма расколов, который, как показывает исторический опыт, остановить невозможно (нарастающая выделенность, маргинальность субкультуры).

В конечном счете наша позиция не может быть определена никакими богословскими или философскими доводами, она зависит от целостного самоощущения (все равно субкультурного выбора, - коварно подсказывает неуемный демон каталога): настал ли срок бежать в горы на поиски чистых источников или еще осталось время разматывать нить истории, пить чаи, слушать и сочинять музыку, любить ближнего, проповедовать с крыш...