Зацепило?
Поделись!

Два капитализма

из цикла «Русские вилы»

опубликовано 03/03/2006 в 14:13

В постсоветской России случилась хрестоматийно-постмодернистская картинка взаимопроникновения идей. Все мысли, касающиеся истории страны, ее настоящего и будущего, ее хозяйства, пространства, населения, нравов, государства и общества, человека и коллектива были повторены, прилажены одно к другому и перевраны в самых неожиданных комбинациях. Получился своего рода пазл, где вариантов - великое множество, и последний вывод зависит от того, что с чем сочетается. Деррида, Делез и вся французская шатия-братия были бы в восторге. Такая диктатура контекста, что можно водку пить за контекст три дня и три ночи.

Конечно, наличествуют в том и свои преимущества. Идея, бывшая банальностью сто сорок раз, неожиданно может стать любопытной, даже свежей. Важно, с какой миной и для чего она высказана...

Об уродстве современного нашего капитализма не писал только ленивый. И о его неизбежности тоже. Приватизация, национализация, стагнация, инвестиция, глобализация - эти иностранные словечки-паразиты давно уже въелись в уши и создают дурной шум, как автомобили за окнами на Кутузовском проспекте.

Сам я отчасти внутри ситуации. Хотя бы потому, что посчастливилось жить в интересное время, видеть и действовать на фоне двух эпох, внять, наконец, увещеваниям когда-то любимого поэта и сменить Москву на провинцию у моря, чтобы переживать отсюда, из крымского далека, все несовершенства российской жизни.

И потому, решив оформить давние соображения по поводу характера постсоветского капитализма, ни в коем случае не претендую на оригинальность. Да какая там оригинальность! В 90-м какой-то ультраправый вождь с обиженным выражением лица доказывал мне, что нам никогда не стать «как Европа», что окажемся мы «в бананово-лимонном капитализме, только вместо бананов нефть и золото». Теперь уж не вспомню фамилию мужика, да и не всплывала она как-то, но ведь он оказался прозорливцем...

Потом в газетах, правых, левых и центристских, тем более в журналах, более или менее высоколобых, я об этом читал. И у Кургиняна оно проскальзывало, и у Павловского, и у Никитина. Даже сам Борис Абрамович Березовский нечто вроде того озвучивал. Только когда и в связи с чем, теперь уж не восстановишь. В принципе, почти все ценное в нашей жизни лежит на земле, надо только нагнуться, так что не удивительно.

Но ведь была и в России капиталистическая модернизация. Широкая как масленица, с перспективами поста и Пасхи. И боялись ее, и ненавидели, и с трепетом ожидали ее плодов.

Как-то в руки мне попался статистический справочник: «Российская империя в 1913 году». Листая его, не просто сокрушаешь себе сердце, но и разумом понимаешь, что вопль Столыпина: «Дайте ж нам двадцать лет мирной жизни!» - никак не риторическая фигура. Но кто ж даст-то? Наивные они были, в начале ХХ века...

В старой русской литературе, которую по недоразумению (или неразумению) мы привыкли называть «классикой», часто бытовало опасливое и недоверчивое отношению к купцу и предпринимателю. Эту среду до 70-х годов позапрошлого века принято было считать дикой, не просвещенной «светом европейской образованности», характеры ее выписывались грубыми и страстными; а страсти-то все чаще примитивные - деньги, девки да домашнее свинство. Только Лесков и немного Достоевский тут выбиваются из ряда, но у Достоевского купеческий норов больше представлен как оборотная сторона русского духа: Мышкин скажем там и Рогожин... Теперь уж невозможно сказать, насколько писатели-реалисты, кто дворянин, кто из духовного сословия, погрешили против истины. У тех же, кто сам вышел из купцов, встают совсем иные образы...

Но ни один здравомыслящий человек не взялся бы в ту пору отрицать, откуда бысть пошел русский купец и предприниматель. Что везет он-де на торг соль и пушнину из глубин домонгольской истории. Скупает уральские самоцветы с эпохи Ивана Третьего. И снаряжает землепроходцев на Восток, до берегов последнего моря, начиная с шестнадцатого столетия. И что сам он, грозный, порою грузный, с трудом привыкающий к европейскому платью - плоть от плоти национальной жизни.

Вот они на первых портретах - деловые люди середины XIX века - самые русские из русских, в большинстве - старообрядцы, - почти поголовно мракобесы, но с широким культурным и личным размахом, разворотом, почвенные, кондовые, экзотичные, и в то же время понятные, почти родные.

Возьмем один лишь только пример: Солдатенков, книгоиздатель, выходец из беспоповцев. В домашней своей молельне в московском Гостином дворе простаивал по шесть часов на дню. Остальное время давал широкие обеды или занимался делами. А жил с француженкой, на двадцать лет помладше его была девушка. Ни он французского, ни она русского не разумели. Жестами объяснялись, им хватало. Ничего, двадцать пять лет прожили. Перед смертью он с ней обвенчался, кажется. По своему, по старому обряду.

Существовал в императорской России и другой тип бизнесмена - инородца, почти иностранца, петербуржанина или выходца из Балтийских губерний. В общем немца какого-нибудь, специализирующегося по тяжелой промышленности, добыче бакинской нефти или донецкого угля. Но и такие люди становились естественной частью социального пейзажа. Наследовали петровской эпохи. Нобель? Извольте, пускай Нобель. Чем он хуже Лефорта?

Как бы там ни было, дореволюционный русский капитализм и старый русский капиталист естественно вырастали из глубины векового уклада. Все в них было органично - и способ ведения дела, и характер благотворительности, и причуды со странностями. Даже тогда, когда капиталист что-то рушил, вырубал вишневый сад, к примеру, или перестраивал усадьбу в фабрику, в его действиях ощущалась торжествующая воля, имеющая корни в той же самой почве, что и эти вишни. Ностальгирующей литературе потому так и не нравился этот новый хозяин жизни, что он был на своем месте, обычный победитель в масштабе эпохи.

Тем более историческая правда, если она только существует, куда снисходительней к русскому дельцу, нежели выдуманная словесность.

Оказываясь хозяевами дворянских усадеб, наши миллионщики вели культурную работу, и иногда более значительную, чем родовитые помещики. И Мамонтовы с Щукиными, и Найденовы с Третьяковыми - тому не единственные примеры...

Итак, старый русский капитализм был естественен, и потому победителен. Если б трагедия 1917 года нас миновала, деньги бы, вполне вероятно, на некоторое время оказались бы и в России, так же как в Америке или на Западе, основным регулятором общественных отношений. Ни Достоевскому, ни Победоносцеву такая перспектива не могла понравиться, но в ней еще нет ничего отвратительного. Конечно, не только Федор Михайлович и Константин Петрович, многие более узкие критики капитализма правы: деньги подстегивают худшие черты человека. Давая волю стяжательству, жестокосердию, скоекорыстию, они по своему перетасовывают поступки и ценности людей. Золото и ассигнации как регулятор общественных отношений - своего рода подстилка, чтоб падать было не больно. Все куплю, - сказало злато. За послушание - уплочено, потенциальным бунтарям - уплочено и втридорого обещано; и с помощью нехитрой покупки и продажи ценностей, конвертации их в стереотипы и обратно, обеспечивается стабильность на многие десятилетия. В конце концов, хулигань в юности, будь нигилистом, контркультурщиком, - сам Черчилль разрешил. К старости революционность может стать ходовым товаром: маечки, плакатики, пластиночки, книжечки...

Получается, что как бы «дурно» поколения себя не вели - финансовый интерес все вынесет, всех вывезет. И есть в этом своя глубокая правда. Деньги безличны. Они могут быть средством от тирании. И от глупости. Пример тут самый простой. Конечно, когда издательскую политику диктует книжный рынок, с ума порой сходишь от ничтожества массового вкуса. Но когда ее диктовал ЦК КПСС...

К тому же финансовые потоки на самом деле способны регулировать сложный и противоречивый современный мир. Создавать систему противовесов, спасать от голода, определять перемещение рабочих рук и товаров, открывать границы и разрушать предубеждения...

В ХХ веке последние великие утопии были осуществлены и почти тотчас же рухнули: ни у коммунизма, ни у фашизма не нашлось реальной альтернативы логике «экономического принуждения». «Золотой миллиард» сделал ставку на деньги и преуспел (деньги - тоже своего рода «бог-ревнивец», они часто любят именно тех, кто их любит). Капитал оказался устойчивым фундаментом поступательного развития, он сумел изменить принципиальные черты существования homo sapiens на земле. Для двух третей человечества голод перестал казаться серьезной проблемой: дети от недоедания нигде, кроме Африки, не умирают, взрослые, если имеют работу, страдают скорее от избыточного переедания... Даже главный лозунг советского социализма почти осуществлен: от каждого по способностям - каждому по труду.

Все эти реальные или мнимые, маленькие или большие победы создают иллюзию: деньги чудотворят. Они кормят, одевают, стимулируют, защищают автономию личности и общественный интерес. С их помощью, если подойти к ним математически-гениально, можно спастись от кризисов и потрясений. Главное - не мешать финансам работать и вовремя вливать их в нужное русло. Для того придуманы профессионалы. Их немного, но они существуют. Надо только дать им спокойно работать. Дальше они сами, мол, разберутся...

Так или почти так думал каждый советский гражданин конца 80-х годов. С предполагаемыми деньгами у него было связано все - от экономических теорий до личных амбиций. Люди спорили только о том, как лучше применить и перераспределить, гарантировать и инвестировать.

В том, что именно рынок обеспечивает свободы и дает надежду на справедливость, сомневались только последние ретрограды. Доктринеры и плохообразованные упрямцы Еще бы, советских людей с детства учили: опыт - единственный критерий истины. А тут опыт лучшей, или уж по крайней мере самой преуспевающей половины человечества не то, чтоб свидетельствовал, - вопил, взывал, прямо-таки навязывал свой modus vivendi, свои безусловные рецепты.

И начался второй русский капитализм. Только вот беда - ему не дали вырасти естественно, из глубин социалистического хозяйства. Никто не дождался, пока частные предприниматели начнут шить штаны, делать машины, кормить народ сосисками и давать кредиты лучше и больше, чем государственные предприятия (случился кризис, некогда было думать и ждать). Предпочли начать с монополии внешней торговли, завалили страну вожделенными «фирмовыми» продуктами и шмотками, потом пришла ненасытная, всепоглощающая внутренняя торговля, базары в парках и на стадионах, а за ними - приватизация.

При приватизации, - вне зависимости от того, как она проходила, - с нарушениями или без оных (оставим все-таки пенсионерскую тему пенсионерской же публицистике), - объекты, созданные в рамках специальных условий плановой экономики попали в частные и случайные руки. Новые хозяева не росли вместе со своими предприятиями в толще народнохозяйственной жизни, они завладели ими в силу сконструированных законов и неожиданных обстоятельств. Тысячами люди оказывались не готовы - одни управлять, другие подчиняться. И было решено, что все дело в отсутствии профессионализма.

Сказано - сделано. Тут же тысячами появились факультеты менеджмента, а с ними и новая профессия - капиталистический управленец. Еще бы, ведь деньги все умеют сами, они преобразуют людей, необходимо только научиться правильно направлять эти самые финансовые потоки. Один друг мой в то время даже придумал специальный термин: страна с виртуальной экономикой. Ему казалось страшно прогрессивным, если вся предпринимательская деятельность разворачивается на экранах офисных компьютеров. Сапоги никто не тачает, а миллионеров и миллиардеров прибавляется каждый месяц по тысяче.

На самом деле картинка оказалась совсем другой. В глубоком кресле, в большом кабинете, в высотном здании, выстроенном из стекла и бетона на американский манер, сидит в лондонском костюме и лондонской же сорочке НН, бывший комсомольский вожак, или АА, бывший студент Политехнического института, очень гордый от того, что он работал и сумел, когда другие хуи валяли и проебали. Но при всем том, что он действительно может делать быстрые деньги, что у него есть связи и прикрытия, что он как-то по-своему разбирается в людях, ездит в Давос, в Канны и в Куршавель, отослал жену с детьми в Лондон, а матушку с отцом в Монако или в Майами, он совершенно потерян. Не знает, из каких побуждений с ним спят девушки и зачем с ним пьют мужики. Верней, наоборот, твердо знает: все хотят только его денег, решительно все. А если кому понадобится он сам, как человек, голый, без костюма, счета, виллы, без этого вот кабинета и социального статуса, он скорее всего напугается до полусмерти.

Разрушать и перекраивать у него получается отлично. Он видит, опытно знает, как использовать в своих интересах энергию разрушения. Но все, что ни предпринимает созидательного НН или АА - возрождает ли Царскосельский лицей, финансирует ли издание патриотического романа или покупает яйца Фаберже на аукционе, - каждое его движение напоминает о грации слона в посудной лавке. Потому что никаких корней, никакого видения жизни. Случайный, среди случайностей, переменчивой фортуны раб...

Корень проблемы в том, что большая часть значительных состояний современной России была приобретена номенклатурными методами, оттого, что человек оказался в нужном месте и в нужное время, был чьим-то родственником, кумом, сватом, приятелем, сокурсником, знакомым. Нужны были капиталисты, и государство сотворило их из тех же персонажей, что суетились неподалеку. Из своих чиновников и активистов...

Так «второй русский капитализм» обернулся очередной утопией, предложенной к осуществлению. Он возник из чистой идеи «рынка». И «рынок» был построен по распределению должностей и ролей, как некогда дядя Стаханов нарубил угля.

Только одна беда. В таких условиях деньги отказываются служить социальным регулятором, не гарантируют ни стабильности, ни поступательного развития. У этого золота, у этих банковских счетов нет «детства», они не вросли в общество, не стали «своими среди своих». Большие деньги для современной России еще отчужденные, чуждые, - и потому толпа естественным образом полагает их «воровскими». Дело здесь вовсе не в «легальном» происхождении капитала. Маркс прав, когда говорит о «бандитском обогащении», - ничего страшного в нем нет. Русские писатели-демократы тоже правы, когда пишут об алчных и нечестных купцах, - случались и такие. Но при первом, естественном капитализме, на создание состояний уходит труд и время. В любом случае каждое из них - плод частного усилия и органично вытекающей из него инициативы.

При «втором» крупная частная собственность создается из идеи, потому, что она предполагается необходимой для работающей экономики. Государственное планирование доказало свою несостоятельность, что ж, попробуем рынок. Одна утопия легла на другую, но детей от этого соития скорей всего не получится. Финансовые потоки у нас постоянно попадают впросак.

Провалы «второго капитализма» становятся еще опаснее в связи с глобальными вызовами XXI века. Не могут нынешние деньги служить общественным регулятором и гарантом внутренней стабильности, и Бог бы с ними. Нашлись бы иные, внеэкономические или надэкономические силы. В конце концов это вечная песенка о власти: правители ошибаются и пытаются исправлять свои ошибки. К счастью, на земле нет таких законов, как в известном рассказе Шекли про планету Транай...

Хуже другое. Участвуя в международном финансовом обороте, русские большие деньги играют против своей страны. «Короткий рубль» закрывает перспективу «длинному рублю», исключает постепенное и органичное становление частнособственнического хозяйства, мешает мелкому и среднему производству. Причем у подобного процесса существует своя инерция - каждый день делает его все более и более необратимым. Глобальные финансовые потоки регулируют нынешнюю нашу жизнь, и в мировом сценарии нам отводятся не слишком завидные роли (некоторые виды на реванш можно увязывать только с торжеством информационного общества - но пока это только расплывчатые надежды).

В этих обстоятельствах единственный выход - несколько заморозить включение в мировые интеграционные процессы и бюрократически придавить «второй капитализм», по меньшей мере ограничить его, чтоб дать время и возможность развернуться естественному предпринимательству, рассчитанному на нужды внутреннего рынка, на кошелек и потребности соседа, земляка, соотечественника.

Необходимы у центральной власти и на местах люди, способные ответственно совершить подобный переворот. Но как раз это пожелание, увы, провисает. Даже марксистский анализ к нашей современной политической действительности не приложим. Зададимся простейшими вопросами:

Кто в нынешней Государственной Думе не обслуживает интересы крупного капитала? Кто из оппозиции выражает идеологию мелкой и средней буржуазии? Какая политическая сила отвечает на чаянья не наемных управленцев и обслуги, так называемого среднего класса, а именно предпринимателей-производственников, связанных с внутренним рынком?

Запнулись?

Не можете сообразить?

Да и я тоже.

Потому-то они постоянно и колют нас в зад, эти русские вилы...

Андрей Полонский
28 февраля - 1 марта 2006 года, Ялта