Зацепило?
Поделись!

Так говорил Ницше

опубликовано 21/11/2007 в 20:13


...Между расой господ и расой рабов - непреодолимая преграда. Законы Ману гласят, что чандал не может даже испить воды из того колодца, откуда пил господин. Он призван довольствоваться грязной лужей. Объедками с пиршественного стола... Это прекрасно понимали индусы. И забыли европейцы.... Господин одержим волей к познанию и власти, он преображает и кроит бытие по собственному разумению. Единственная роль раба - беспрекословное подчинение. На земле существуют две расы. Одни, почти животные, их можно содержать в зоосаде. Другие?... Нет и еще раз нет. Конечно, это не нынешние хозяева жизни - чиновники, промышленники, светские шуты. Подлинные аристократы духа, знающие смысл круговращения времени. Они выше нашего понимания, даже моего понимания... Это уже не философия, это пророчество. Я не хочу рассуждать... рассуждать нелепо... я призван пророчествовать о Сверхчеловеке...

На Лигурийском побережье зима. В маленьком пансионе, в холодной дешевой комнате у окна сидит в креслах нестарый еще человек и, укрыв глаза за двойными стеклами очков, как бы перечитывает рукопись. Ему не надо разбирать букв, он знает наизусть почти каждое слово и раскачивается в такт мыслям. Если б еще не болела голова. Он уже испробовал все средства - морфий, индийская конопля, веронал. Заснуть все равно не удастся. Ни днем, ни ночью не будет ему покоя...

Когда он выходит к обеду, этот странный отставной профессор филологии Базельского университета, то уверяет хозяйку и своего единственного соседа по пансиону - еврея - хозяина часовой лавки из Гамбурга, приехавшего с двумя дочерьми и супругой погреться в межсезонье на южном солнышке, что скоро книги его будут расходиться по Европе огромными тиражами, а имя узнает весь цивилизованный мир. Часовой мастер, прочитавший в юности несколько отрывков Спинозы, снисходительно улыбается. Дочери хихикают. Но самое смешное, что Ницше, - так зовут этого чудака с нездоровым цветом лица и длинными, выращенными на манер Фридриха Великого, усами, - ни на йоту не ошибается. Его идеями будут бредить миллионы. Для одних они станут знаменем, для других - проклятием. Но только потом, потом... Пока же и коллеги, и родные, и даже друзья впадают в оцепенение, когда читают эти тексты. Они совсем неплохо к нему относятся. Они даже любят ранние его сочинения - он умел формулировать, у него были интересные и яркие образы, хорошие стихи. Но болезнь, вечные метания, склочный характер. Теперь они попадают в неловкое положение всякий раз, когда он шлет им экземпляры изданных за собственный счет книг, не знают, что и сказать в ответ...

Гений или безумец.

15 октября 1844, в местечке Реккен, что у Лютцена, в семье священника Карла Людвига Ницше праздновали рождение первенца. Появление на свет мальчика совпало с тезоименитством прусского короля Фридриха Вильгельма IV, - потому ребенка и окрестили в его честь. Карл Людвиг служил в молодости при королевском дворе и хранил о короле самые теплые ностальгические воспоминания. Только болезнь заставила его перебраться в эту глушь. И вот теперь родился мальчик. С ним связаны все надежды...

Отец Ницше, человек по натуре тонкий и восприимчивый, страдал нервами и скончался, когда Фридриху не исполнилось еще и пяти лет. От него старшему сыну досталось слабое здоровье и любовь к искусству... К счастью матушка нашего философа Франциска происходила из семьи сельского священника, где жили без надрыва, спокойно и практично. Она сумела дать первенцу достойное образование, всегда ценила его тонкую и метущуюся душу, хотя никак не могла разделить умственных интересов...

...В юном Ницше очень рано проснулась литературная и музыкальная одаренность. В 12 лет он уже сочинял стихи, сонаты и хоралы, а также написал историю своего детства. И в этом же возрасте у него начались головные боли, которые потом терзали всю жизнь...

Погруженный в мир культуры, в царство собственного воображения, Фридрих постоянно чувствовал отчуждение от сверстников. Они - другие, им неинтересен Гомер или Эсхил, они жадно впитывают воздух повседневности, и мечты о подвигах не тревожат их сердца...

Один эпизод из гимназической юности очень ярко характеризует отношение Ницше к обыденному взгляду на вещи, его вечное пребывание «по ту сторону» будничной логики и здравого смысла. На уроке античной истории его сокашникам показался неправдоподобным рассказ о Муции Сцеволе. Они долго горячились и уверяли друг друга, что ни у одного человека на свете не хватило бы мужества по собственной воле сунуть руку в огонь. Тогда будущий автор Заратустры, недолго думая, вынул из печи раскаленный уголь и положил его себе на ладонь. До самой смерти останется у него шрам от этого ожога. И еще вопрос, который он задавал себе все настойчивей год от года: “Ist die Veredlung moglich?” “Возможно ли сделать их благородными?”

Герр профессор.

Закончив гимназию, Ницще слушал лекции по филологии и теологии в университете - сперва в Бонне, потом в Лейпциге. Уже первые блестящие работы выделяли его из числа других студентов. Шопенгауэр и романтизм, немецкое национальное самосознание, вагнеровская музыка, античная эстетика - вот круг увлечений его юности, но молодому филологу этого было мало, ему хотелось ощутить дыхание свежего ветра, прорыва...

Казалось бы, налицо блестящая академическая карьера. За серию статей о Диогене Лаэртском, опубликованных в «Рейнском научном журнале», Ницше был утвержден экстраординарным профессором кафедры филологии Базельского университета. Ему прочили блестящее будущее, на его семинарах в аудиториях не хватало свободных мест. Но это только до тех пор, пока он держался в рамках правил…

В последние дни 1871 года в свет выходит первая крупная работа Ницше «Рождение трагедии из духа музыки». Фридрих уже побывал на франко-прусской войне, - правда, всего неделю, санитаром, - видел кровь, страдания, слышал из первых рук истории о подвигах и славе. Пусть сам он тут же заболел дизентерией и дифтеритом, провалялся в госпитале и был на волосок от гибели, он нисколько не сомневается, что война целительна и преображает человека. “Любите мир как средство к новым войнам. И притом короткий мир больше, чем долгий. Говорят, что хорошая цель освящает любую войну. Я же говорю вам, что хорошая война освящает любую цель. Что есть добродетель: спрашиваете вы? Добродетель — смелость”.

В «Рождении трагедии» он противопоставляет дионисийское буйство рациональному аполоническому началу европейской культуры, он вдохновлен музыкой великих вагнеровских опер, он предчувствует великие потрясения...

Рождение трагедии было посвящено Рихарду Вагнеру и не просто им одобрено, - Вагнер аплодировал в восторге. Однако коллеги по университету, профессора и студенты-филологи застыли в замешательстве. Они вообще не понимали этого пафоса, надменного тона. Зачем? Почему? С какой стати? Ницше начали покидать даже самые преданные ученики. Он огрызался: «Филология - выкидыш богини философии, зачатая с каким-то кретином... Цель науки - уничтожение мира... наука разложила искусство»...

Но по-настоящему его тревожили отнюдь не эти частности. Что такое университетское знание? - побочный продукт античной цивилизации. Размышляя над «Рождением трагедии», он сформулировал для себя главный парадокс существования: «Чем сильнее воля к жизни, тем ужаснее страх смерти».

Сестра, Вагнер, Лу...

С того момента, как Ницше вошел в конфликт с профессиональной средой, круг его собеседников, друзей, просто знакомцев постоянно сужался. Он все время терял людей, расставался с ними, часто по своей воле, но никогда не искал примирения, компромисса...

Долгие годы его ближайшими друзьями и вдохновителями были Вагнер и его жена, красавица Козима. Фридрих говорил даже: «У меня нет никого, кроме Рихарда Вагнера». Но уже к концу 70-х годов между кружком Вагнера и нашим философом пробежала черная кошка. В работе «Человеческое, слишком человеческое» Ницше бранил все то, что было так дорого вагнеровскому кружку - Шопенгауэра, немецкий романтизм, узость национальной мифологии. В ответ Вагнер язвительно высмеял Ницше. Говорят, впрочем, что в истории охлаждения отношений между двумя величайшими немецкими художниками той эпохи присутствовал и другой, куда менее идеальный подтекст. Фридрих был сильно увлечен Козимой Вагнер. Козима смотрела же на него несколько свысока, как на одного из многих панегиристов ее мужа - гения. К тому же сам автор «Кольца Нибелунгов» однажды уничижительно отозвался об опытах Ницше в области музыкальной композиции. Дескать, сочиняйте, дорогой, лучше исследования по античной филологии...

Поссорившись с Вагнерами, Ницше пытался найти утешение в еще одной страсти. Он увлекся уроженкой Санкт-Петербурга Лу фон Саломэ, подругой своего приятеля, философа и психолога Пауля Рэ… Лу, одна из самых таинственных красавиц конца 19 века, будущая спутница Рильке и Фрейда, которой в ту пору еще не исполнилось и 20 лет, вскружила голову и Паулю, и Фридриху. Каждый из них обещал ей «руку и сердце», но она с улыбкой отказала обоим. Зато предложила жить втроем исключительно для «изучения естественных наук и философских изысканий». Понятно, что Ницше сходил с ума от ревности. Он еще раз пытался свататься, его еще раз отвергли. Он представил свою подругу сестре, та была в ужасе от «совершенной аморальности» фон Саломэ и ее инфернальном соответствии безумной философии брата. В итоге Лу, которая не нуждалась в оценках такого рода, с каждым днем стала все больше отдаляться от Ницше. Сестра же Элизабет добилась новой степени доверия и понимания...

Окончательно порвав со своей возлюбленной, Фридрих скажет: «Когда б я был богом, я бы создал Лу Саломэ иной». И потом, уже словами Заратустры, поставит жирную точку в своей философии любви: «Когда идешь к женщине, бери с собой плетку».

Как же это отличалось от его реального человеческого опыта...

Каждое новое жизненное поражение оборачивалось для Ницше жесточайшими приступами болезни. В один год у него случилось 118 припадков, и он не знал даже, останется ли он жив. К тому же перед ним все время маячил пример его отца, скончавшегося в тридцать с небольшим лет, в состоянии полного безумия. В конце 80-х годов Фридрих писал одному из немногих своих постоянных корреспондентов Ф. Овербеку: “Мне кажется, что для меня замкнулась своего рода эпоха; обратный просмотр был бы как нельзя более уместен. Десятилетие болезни, больше чем десятилетие, и не просто болезни, от которой существовали бы врачи и лекарства. Знает ли, собственно, кто-либо, что сделало меня больным? Что годами держало меня возле смерти в жажде смерти? Не думаю. Если исключить Р. Вагнера, то никто ещё не шёл мне навстречу с тысячной долей страсти и страдания, чтобы найти со мною “общий язык”; так был я уже ребёнком один, я и сегодня ещё один, в свои 44 года. Это ужасное десятилетие, оставшееся за мною, вдоволь дало мне отведать, что означит быть в такой степени одиноким, уединённым: что значит одиночество страдающего, который лишён всякого средства хотя бы сопротивляться, хотя бы “защищать” себя”.

Так говорил Заратустра.

В 1879 году Ницше оставил кафедру в Базеле. С этого дня, и целое десятилетие, он - скиталец, живущий на небольшую профессорскую пенсию. Из швейцарского пансиона в итальянский, из одного приятельского дома - в другой, от сестрицы, которая готова была затвердить наизусть каждое его слово и не понимала ни единой его мысли - к матери, которая любила его таким, каков он есть, но все равно не понимала... В эти же годы он пишет лучшие свои книги, и каждая из них все больше и больше отчуждает его от окружающего мира. "Я вобрал в себя дух Европы - теперь я хочу нанести контрудар».

В 1883-85 годах из печати поочередно выходят четыре части «Так говорил Заратустра». Последняя - четвертая - была опубликована за счет средств автора тиражом всего сорок экземпляров. Из них Ницше раздарил 7, - больше дарить было некому... И это книга, где отразился весь его внутренний мир, вся титаническая борьба, книга, которой суждено было стать главным философским и поэтическим бестселлером грядущего ХХ века, - не могла быть ни понята, ни хотя бы прочитана современниками:

"Придя в ближайший город, лежавший за лесом, Заратустра нашел там множество людей на базарной площади. Все ждали выступления канатного плясуна. И обратился Заратустра к людям:

— Я буду учить вас о Сверхчеловеке. Человек есть нечто, что следует преодолеть. Что сделали вы для этого? Все существа всегда создают нечто высшее, нежели они сами. Вы что хотите быть отливом среди этого прилива? Что такое обезьяна по отношению к человеку — стыд и жалкое уродство. Человек по отношению к Сверхчеловеку — то же лишь стыд и жалкое уродство. Вы прошли долгий путь от червя до человека, но слишком много у вас осталось еще от червя. Когда-то вы были обезьяной — смотрите, как много в вас еще от обезьяны. Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке! Сверхчеловек — смысл земли. Пусть ваша воля говорит: да будет сверхчеловек смыслом земли. Поистине человек — это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять в себя грязный поток и остаться чистым. Смотрите, я учу вас о Сверхчеловеке — он это море, в котором тонет ваше великое презрение. Не грехи ваши, но чванство ваше вопиет к небесам: ничтожество грехов ваших вопиет к небесам! Но где же та молния, которая лизнет вас своим языком? Где то безумие, которое необходимо привить Вам? Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он — эта молния, он — это безумие!

Пока Заратустра говорил так, кто-то крикнул из толпы:

— Мы слышали много о канатном плясуне, пусть нам покажут его!

И весь народ начал смеяться над Заратустрой”.

Се человек.

Вторая половина 80-х годов - самое страшное время в жизни Ницше. Он уже сказал то главное, что ему следовало сказать, он знает, насколько это существенно, но ни единое существо в мире не желает его слышать. Он вопиет: “Я с восхищением наблюдаю за чудесами, расцветающими под горячими лучами солнца. Это тигры, пальмы, гремучие змеи... На самом деле, даже зло имеет свое будущее, и самый знойный юг еще не открыт человеку... Когда-нибудь на земле появятся огромные драконы... Ваша душа так далека от понимания великого, что Сверхчеловек с его добротой будет для вас ужасен...”, - но кому какое дело до драконов и пальм? Он пишет в «По ту сторону добра и зла», перефразируя апостола Павла: «Ничто не истинно, все позволено», и издает книгу за собственный счет тиражом 140 экземпляров. Он вопит в Ecce homo: “Почему Фридрих Ницше так мудр?”, “Почему Фридрих Ницше так умен?”, “Почему Фридрих Ницше написал такие хорошие книги?”, “Почему Фридрих Ницше является роком?”, - но никого не интересует, чем там бредит этот странный философ... Они откликнутся лет через 15-20, будут судорожно искать ответ на эти и другие его вопросы, перечитывать книги, переводить на десятки языков. Но тогда все равно уже будет ему, Фридриху Ницше…

Вечное возвращение...

Новый, 1889 год застал Фридриха Ницше в Турине. Он часто бывает в библиотеке, читает книги, на которые ему не хватает денег, покупает фрукты. Давид Фино, хозяин его пансиона, рассказывает, что его постоялец долгими вечерами импровизирует на фортепиано...

3 января Ницше отправляется гулять и видит страшную картину. Возница зверски избивает старую лошадь, у которой не хватает сил тронуться с места. У лошади изо рта идет пена, она вот-вот упадет. Ницше пытается остановить взбесившегося кучера, и тут с ним случается апоплексический удар...

С 3 по 7 января многие его знакомые получили странные открытки. Он сравнивал себя с сатиром, солнцем полуночи, андрогинным божеством древних культов. Козиме Вагнер писал: “Козима, я люблю Вас. Фридрих Ницше”. Своему ученику Питеру Гасту: «Моему маэстро Пьетро. Спой мне новую песню. Мир ясен и небеса радуются. Распятый”. Или еще: “Я Фердинанд Лессепс, Я Прадо, Я Шамбриж, я был погребен в течении осени два раза... Дионис”.

Читая эти записи, хочется спросить: так ли он был безумен? И где граница между днем и ночью разума? Только вопросы эти выглядят слишком уж поэтично...

Он прожил еще одно десятилетие, сознание к нему в полноте больше уже не возвращалось. Переезжал он теперь только из одной психиатрической клиники в другую... И только музыка не покинула Ницше. Долгими ночами он импровизировал на фортепиано, издавая странные, причудливые, тревожащие звуки...

...Современный немецкий философ Питер Гройс недавно заметил, что главная проблема, завещанная нам Ницше - вопрос самой природы человека. Согласно Ницше мышление как таковое, философское спрашивание, - говорит Гройс, - свойственно людям только тогда, когда они болеют, страдают, осознают пограничную ситуацию между жизнью и смертью.

Но, думается, суть проблемы не только в этом. Тоскуя о явлении сверхчеловека, утверждая задолго до Сартра, что человек - это нечто, что следует преодолеть, Ницше вновь и вновь подчеркивает промежуточный характер людского существования, причем самого по себе, в любом отдельном случае. Каждый - между зверем и демоном, между демоном и ангелом. Если ты не желаешь быть рабом - рока, обстоятельств, самого течения времени... своей боли, своей радости, своей социальной предопределенности... тебе нужно поминутно встряхиваться, подобно Мюнхгаузену вытягивать себя за собственные волосы, совершать чудо прорыва. Спотыкаясь и падая, двигаться вперед...

И в последний миг своего земного существования выкрикнуть вслед за Фридрихом Ницше:

"Так это была жизнь? Ну что ж! Еще раз!»